Из титров:Режиссер Никита Тягунов
Актеры Иван Чужой (Охлобыстин), Петр Мамонов, Иван Захава, Наталья Петрова, Фархад Махмудов, Димаш Ахимов, Федор Смирнов, Шерали Абдулкайсов, Виктор Николаев, Оксана Мысина, Людмила Ларионова, Надежда Кожушаная, Алиев Я., Нелли Селезнева
Сценарий Надежда Кожушанная
Оператор Сергей Любченко
Композитор Олег Каравайчук
Продюсеры Александр Михайлов
Производство "12А"
О фильме : Фильм - шок. Кадры вгрызаются в мозг разрывными пулями, выбивая спокойствие и ощущение защищености. Сюжет просто скручивает душу в шпагат.
Невероятный дуэт Охлобыстина - Петра Мамонова в ролях двух родных братьев, наверное лучший дует российского кино 90 х годов.
Этот фильм нельзя показывать по современному телевидению. Ибо формат современного тв не даст в полной мере посмотреть этот фильм. рекламные паузы будут как усмешка над сюжетом.
Посмотрев этот фильм , думаешь о сюжете постоянно, настолько шокирует он зрителя. Фильм остается в памяти на долго, и я уверен что к повторному просмотру возвращаются еще не раз.
Фильм делает одну уникальную вещь в 2009 году. Он меняет восприятие таких фильмов как "9 рота" или "Блок-пост", и странное дело фильм конечно снят про горячую точку, в фильме "Нога" это Афганистан, но про просмотру фильма начинаешь понимать что не про Афганистан фильм, не про выполнение интернационального долга.
А про горячую точку внутри нас - про нашу душу и внутренний диалог с самим собой.
От себя добавил что это фильм буде понятен с полуслова для тех кто родился в 1965 - 1975 годах, то есть моим ровестникам, кого в 90 е годы называли потерянным поколением...
Общая оценка фильма: 10 из 10.
Я и сегодня помню тех, с кем однажды, почти нечаянно, меня свел случай и кто теперь уже навсегда остается со мной…
Начиналось последнее десятилетие ХХ века: время неумеренных ожиданий, нищих прилавков, энтузиазма, заставившего многих помолодеть, и будоражащих предчувствий большой смуты. Было «страшно, но весело».
Ощущение причастности к большим событиям отнюдь не пресекло интереса к тому, что было главным для меня — жизни кино, в те годы переживавшего то ли подъем, то ли кризис. Именно тогда упоенные свободой (читай — бесцензурностью) кинематографисты вступили в отчаянную и несколько запоздавшую борьбу с тоталитаризмом, бесповоротно (по их мнению) исказившим каждую человеческую личность.
В один из этих холодных весенних дней мне сообщили о показе на «Мосфильме» новой картины под странным для слуха названием «Нога» и посоветовали ее непременно посмотреть. Не без труда нашла просмотровый зал, никому не была представлена, но пропущена и примостилась в угловом кресле. Кого-то ждали.
Спустя минуты в зал вошла молодая женщина с девочкой, видимо, дочерью. Погас свет, зажегся экран, фильм начался.
С первых же секунд, еще на титрах, возникло странное физическое ощущение: словно бы тебя берут в полон, выдернув из реальных обстоятельств, а захватив, заставляют пережить то мгновения счастья, то ужаса, то душевного паралича, когда, как во сне, ты бессилен что-либо совершить по своей воле.
Просмотр закончился в полной тишине. А потом, когда довольно долго благодарили авторов, которых я наконец-то сумела опознать, обнаружила, что все еще сижу на своем месте. Из ступора меня вывел горячий, почти истеричный спор той женщины с ребенком и смуглого сухопарого брюнета. Я вывела девочку из зала, почти раздраженно размышляя о том, что это за мать, которая решилась привести дочь на этот просмотр. Вскоре хлопнула дверь, женщина подхватила девочку и утащила ее с собой. В коридоре ко мне подошел последним вышедший из зала брюнет: «Я — Никита. Выпить хотите?». Более уместного вопроса задать в ту минуту было нельзя.
Расположившись на лавочке перед производственным корпусом «Мосфильма», мы болтали бог весть о чем. Киновед (как и интервьюер) во мне умер, а интерес к собеседнику — режиссеру Никите Тягунову — становился все более сильным. Его анекдоты и рассказы о приключениях, придуманных или пережитых, оставили в памяти впечатление восторженное. Уже начинало темнеть, когда мы наконец расстались, обменявшись телефонами и вроде бы договорившись о будущей встрече.
Встреч этих было немного. И дважды готовясь к серьезному разговору, оказывалась только слушательницей. В зависимости от расположения духа тональность его монологов чрезвычайно разнилась. После получения приза в Потсдаме, отнюдь не пребывая в упоении от успеха, на мои сетования: «Может быть, хватит туризма? Начинать следующую работу пора», — очень устало согласился: «Пора». И при всей какой-то болезненной изнуренности начал говорить не столько о замысле новой работы, сколько об очередной борьбе за финансы, о неопределенности положения. Тоска, им владевшая, передалась и мне. Потом, в разгар лета, раздался звонок: Никита умер…
Во мне скорбь боролась с глубокой горечью и обидой: он ушел, не попрощавшись, ушел, только начав, ушел, оставив всего один фильм, который и по сегодня теребит мою душу.
Женщина с девочкой, оказавшаяся сценаристкой фильма, вошла в мою жизнь чуть позже. Ее имя — Надежда Кожушаная, и этому имени кинематограф обязан многим.
Невысокого роста, тонкая, с характером твердым, а языком резким и нелицеприятным, она ко времени нашей встречи уже была известным сценаристом, любимой ученицей Валерия Фрида, в общем мнении представлялась неуправляемой и своевольной. Даже на светских приемах Надя всегда оставалась самой собой: была не как все одета, сама выбирала тех, с кем хотела быть, с ними тоже особенно не церемонилась, но вдруг могла оказаться поразительно, по-детски обиженной, беспомощной, но не терпевшей утешений.
Помню ее жесткие слова, почему сейчас нельзя делать фильмы о чеченской войне. Нельзя — и все. (Позже она написала об этом статью.)
Помню, как из Дома кино Надя увезла меня к себе домой, и мы просидели до утра: она читала фрагменты сценариев. Мало что усвоив — слушать любой текст сложно, особенно ее, насыщенный непредсказуемыми поворотами, выразительными, афористичными диалогами, абсолютно оригинальный и самобытный, — я испытала редкое мгновение счастья от встречи с творцом миров, с даром столь же очевидным, сколь маловостребованным современным отечественным кино. (Она была доверчива, и ее часто обманывали, проекты забирали и исчезали навсегда не только наши, но и иностранные посетители.)
Помню, как сетовала на завершенные и, по общему мнению, успешные проекты («Зеркало для героя», «Прорва» и другие), которые, по ее мнению, оказывались либо недостаточно понятыми, либо вовсе искаженными.
Помню, как в доме Нащокина, выдернув из толпы, заставила читать фрагмент так и не завершенного сценария «Пенальти», причем внимательно следя за выражением моего лица, что вообще трудно вынести. …Над героиней истории с ее согласия проводят эксперимент на выживание. Раз в неделю (или в месяц?) к ней приезжает отец, ничего не понимающий в происходящем, и, как прежде в пионерский лагерь, привозит в авоське фрукты и печенье. Это был только один эпизод, но его мощь, пронзительность и психологически-абсурдистская техника (персонажи говорят на разных языках, мешают друг другу и любят друг друга) заставили меня заплакать. Почти с торжеством Надя забрала у меня рукопись и, уходя, произнесла: «Получилось!..».
Помню ее жесткие перепалки с Алексеем Германом на каком-то сценарном конкурсе, ее нетерпимость ко всему, что казалось ей фальшивым или притворным. Могла уйти, не закончив спора, но посчитав его исчерпанным.
Так она и ушла однажды совсем…
Теперь, спустя годы, возвращаясь к фильму «Нога», в титрах которого дана ссылка на Фолкнера, фильму, который в силу диких обстоятельств времени так и не дошел до зрителя и который сегодня представляется одним из редчайших в 90-е авторским замыслом, в нем пытаюсь отыскать не столько художественные достоинства, но прежде всего отгадку тех смыслов, тех признаний, которые оставлены нам его главными создателями. И тех вопросов, на которые нам уже тогда нужно было дать ответ.
Поистине странная история, имеющая отношение отнюдь не только к Фолкнеру, но и к Гоголю, и к Стивенсону, и к столь беспокоившей мировую поэзию, и русскую в особенности, теме двойничества. История, имеющая прямое отношение к реалиям нашей жизни — войне в Афганистане, ко всякой (прошедшей или будущей) войне, к человеку, оказавшемуся раздвоенным в буквальном смысле в результате своего в ней участия. В этом, полагаю, и есть главное авторское откровение.
…Счастливый тем, что молод, что может участвовать в приключениях, безоговорочно готовый выполнять приказы, — таким появляется герой-призывник на экране. Ему и весело, и страшно, как Пете Ростову перед сражением. По военному долгу — война есть война — сметет советский танк поселение, не милуя ни врагов, ни мирных жителей. А затем последует роковое возмездие: открыв чемодан, лежащий на дороге, герой подорвется на мине, потеряет ногу. И эта нога обретет автономное существование, станет его фантомом-двойником, его альтер эго, воплотит в себе все зло и цинизм. Окажется целым по отношению к своему одноногому создателю, будет подменять его, издеваться над ним, преследовать его и в конце концов заменит его полностью.
Неправедность миропорядка, когда за эту неправедность должен расплачиваться не только виновный, но и участник, вовлеченный в ад происходящего не по собственной воле, а по долгу перед отечеством, обнаруживается в киноповествовании, сделанном не столько в бытовом, сколько в метафорическом ключе, использующем фантазийное, мистическое для схватывания не частного случая, а мучительной, фатальной, неразрешимой и вечной проблемы. Сколько уже раз пожинали наши соотечественники плоды подобных предприятий и сколько среди нас и сегодня оказывается таких нелюдей-«ног», принявших человеческий облик и превращающих общее обыденное существование в бессмысленный кошмар.
Слышим ли мы откровение художников или нам мешают его услышать?
Удается ли нам хотя бы понять авторское, художественное сообщение? Ведь какая тревога звучит уже на титрах в экспрессивной музыкальной увертюре. Как последовательно и внятно развертывается повествование, в котором от первых узнаваемых кадров жизни обычного городского двора и населяющих его обычных подростков с их балагурством, мальчишеским доверием к будущему путь лежит в гибель физическую или духовную. И как мастерски воплощен и житейский контекст, и вторжение в него инфернальных сил, как виртуозно сыграны главные роли Охлобыстиным, придумавшим для этого фильма псевдоним Иван Чужой, Петром Мамоновым. Как без всяких аттракционов вводится в историю персонаж-призрак, в финале картины моющий ноги в источнике на фоне роскошного, источающего ароматы трав и земли пейзажа. И как улыбка фантома несхожа со счастливым выражением героя, который тащит на себе пограничный столб и поет во всю глотку от переполненности жизнью.
Потрясение, испытанное после просмотра, сохраняется по сегодня. И хоть Надя Кожушаная ярилась после просмотра — ведь это было ее детище, а свое сценарист всегда видит чуть (или совсем) иначе, чем режиссер, пожалуй, единственный раз я увидела художников одной крови. И быть может, продлись их сотрудничество, они успели бы сказать людям еще много доброго и много горькой правды. И не впадало бы наше кино то в морок «чернухи», то в экстаз утешительства или развлекательности, а поспевало бы оставаться частью культуры, всегда озабоченной судьбой человека.
И последний нелепый и бессмысленный вопрос: почему самые даровитые, самые нужные и мудрые художники уходят из жизни так рано? И почему мы позволяем себе о них забывать, несмотря на оставленное ими творческое и нравственное наследие?
Ирина ШИЛОВА
06.02.2006
Оригинал статьи : http://2006.novayagazeta.ru/nomer/2006/08n/n08n-s31.shtml
Фильм "Нога" 1991 (переиздание 2007) на сайте интернет магазина Ozon.ru
(с) Фото http://s.afisha.ru/
(с) Фото http://2006.novayagazeta.ru/
0 коммент.:
Отправить комментарий